Хоть и живу уже который год на Донской земле (рукой подать до описанных в романе некогда отдельных станиц Гундоровской, Каменской, Лихой), но читать «Тихий Дон» до сей поры в планах не было. К этому эпохальному роману меня привела документальная книга Сергея Сполоха «История Гундоровского георгиевского казачьего полка». У Сполоха почерпнул я некоторые документальные подробности гражданской войны на Дону (отдельную рецензию на книгу Сполоха, возможно, напишу позже), но вот охвата событий мне не хватило, тут я и решил обратиться к классике отечественной прозы.
Знаю, что многие, хоть и начинали, но не смогли осилить это огромное и эмоционально тяжелое для восприятия произведение. Я же прочитал его, можно сказать, на одном дыхании. У Шолохова нашел я тот самый натурализм сабельных боев, который мало где встречается в книгах и фильмах о Гражданской войне. Сколько раз пытался я представить себе, как это сотни человек сшибаются во встречных потоках конских лав и полосуют друг друга шашками наотмашь. Сколь страшным является предчувствие пронзительно свистящей у виска смерти от лезвия шашки, сверкающего отблесками в пыли сражения. И каково это заглянуть в глаза смерти, медленно отнимающей у тебя через болезнь силы и с каждым днем все ближе и неотступно маячащей у изголовья. У Шолохова этого самого натурализма достаточно, и это сразу перевело в моих глазах книгу из разряда «текста для почитать» в «историю для пережить».
Как любое огромное во всех аспектах произведение «Тихий Дон» невозможно охватить какой-то единой мыслью. Да, думаю, и не следует пытаться в рамках небольшой рецензии. Для всеохватности и глубины анализа есть профессиональные критики, давно разобравшие роман по косточкам. Поэтому, пожалуй, тезисно изложу чисто субъективные ощущения от книги.
С моей точки зрения, весь роман – это своеобразный приговор казачеству от Шолохова. С классовых позиций казаки в основе своей как рудимент прежнего уклада жизни Российской империи не имели будущего. С приходом советской власти они неминуемо должны были обобществиться в единую социальную систему, что лишь формально оставляло за ними право называться «казаки», а по сути, лишало их этого сословного статуса. И судьба Григория Мелехова, который и выступил в качестве яркого примера, тому подтверждением. Шолохов один за одним отсекает корни его жизни, подтачивает ее основы, отнимает близких, гонит из родного дома, пока не выпорожняет своего героя, не вытравляет в нем казачий дух окончательно.
Казачество, имея в идеале стремление жить автономно от любой внешней власти, не вписалось в расклад конфликта гражданской войны. Вынужденное идти на союз то с одной, то с другой стороной противостояния, оно так и не сжилось ни с одной. Хотя по некоторым данным до двух третей казачества (беднейшего, которое по сути было тем же крестьянством) изначально поддержали власть Советов. Остальная же, более зажиточная и воинствующая часть казачества, не имея четкой классовой позиции, в своих метаниях была обречена. Наиболее стойкие в своей идентичности его представители начали с открытого участия в войне, ища правду то у красных (в стремлении избавиться от зажравшегося дворянского офицерья), то у белых (спасаясь от тотальных продразверсток), затем с установлением власти большевиков попытались заявить о себе уже через восстание, и в итоге, окончательно утратив поддержку расказаченного населения, дошли до откровенного бандитизма. Скатившись от служения идее свободы до банального паразитического выживания в отторгнувшей их среде.
Мне это очень напомнило судьбу бандеровских «самостийныков» на Западной Украине, тоже начинавших с, казалось бы, благого дела за свободу украинского народа от чуждых им большевиков, ради борьбы с которыми они без зазрения совести пошли на союз с фашистско-германскими войсками, а затем, с их поражением открестились от этого союзничества, и окончательно утратив всякий смысл борьбы, превратились в терроризирующие население банды.
Проза Шолохова по-настоящему реалистична не только в натурализме ужасов войны – грязь, насилие, трупы, раны, тиф, вши, голод, холод. Но и в раскрытии человеческой натуры – как на столе хирурга вскрывает автор всю человеческую подноготную, все даже не самые приглядные с моральной точки зрения причины его поступков. Но этим вскрытием он же и практически оправдывает своих героев. Не волен человек выйти за пределы своего естества. Кидает оно каждого из героев в пучину событий, протаскивает через грязь, будто свалившегося с коня и зацепившегося за стремя всадника. Поэтому каждый из героев, попадая в обстоятельства по разные стороны войны, видя перед собой врага, узнает в нем своего кума-брата-свата, но осознавая всю эту дичайшую картину необходимости проливать родную кровь, ничего не может сделать. Исторический водоворот сильнее. И в этом трагедия человеческих судеб – видеть, как влечет тебя потоком, и только успевать осознавать все происходящее, не в силах справиться с течением.
Та же подчиненность героев влекущим их силам, всему ходу событий ярко прорисовывается и в личных отношениях героев: в связи женатого Григория с замужней Аксиньей, в принятии в конце концов Ильиничной в качестве зятя ненавистного ей «красного» Михаила Кошевого. В неминуемом примирении, а куда деваться, вернувшихся на хутора еще вчерашних ненавистных врагов по оружию. На протяжении всего романа мы не встречаем практически ни одного героя, как-либо переломившего себя, пошедшего против подталкивающих его обстоятельств.
Такова художественная правда Михаила Шолохова.
Близится дата 450-летия служения донских казаков Российскому государству. Следующий 2019 год объявлен советом Всевеликого войска Донского годом истории и культуры донских казаков. А 2020 год – годом единения казачества. С распадом Советского Союза и утратой единой советской идеологии Россия уже который год нащупывает, стремиться возродить хоть какие-нибудь связующие общество нити. И вот с учетом трагедии, описанной Шолоховым, может ли казачество сегодня стать той самой связующей нитью? Осталось ли место казачьей «автономности» в нынешнем капиталистическом укладе страны? Не является ли нынешнее казачество чисто «формально-карнавальным» со своими атрибутами «усы-шашка-фуражка»? Не является ли проявлением уже ставшей привычной шизофрении в нашей стране, зависшей между памятью советского прошлого и реалиям капиталистического настоящего, когда в станице Гундоровской по улицам имени красногвардейцев Подтелкова и Кривошлыкова ныне снова ходят крестные ходы в память казачьих полков Его Императорского Величества? Тут бы впору как когда-то сказать: ребята, давайте или штаны наденем, или крестик снимем. Чем мы сегодня в своих метаниях отличаемся от Григория Мелехова, и не ждет ли и нас такая же трагическая судьба? Или это все так, напускное - красивости ради? И не осталось в нашем шизофреническом постмодернизме ничего настоящего, одни только цитаты из прошлого…
В общем, как и любое истинно классическое произведение, «Тихий Дон» с современным миром находит очень и очень много точек соприкосновения и наводит на многие вопросы, порой так и остающиеся без ответа. Потому что, как сложно было смотреть правде в глаза тогда, так сложно делать это и сегодня.